Глава двадцать вторая. Я отличился (продолжение).

   Я знал, что оружия он не испугается. Не такой он человек, чтобы пугаться чего бы то ни было на этом свете. И самое обидное, это внушало уважение.
   Ладно, самокопание отложим-ка на потом... сейчас не до того. Осторожно поставив на палубу фонарь, я по очереди проверил оба пистолета и убедился, что они заряжены. Один сунул за пояс, в правую руку взял другой, в левую - фонарь... Господи, видела бы меня сейчас Дина! Всю жизнь, поди, мечтала о герое. То-то порадовалась бы...
   Внезапно я поймал себя на том, что веселюсь от души - несмотря на безнадежную перспективу. Несмотря на то, что пять минут назад, кажется, я убил человека. Я отметил это краешком сознания, и только. Мной овладела какая-то лихость - впервые в жизни. Терять было нечего, а это означало, что я наконец-то стал свободен.
   Никакого плана действий у меня не было. Ясно, что он в кабинете, раз послал за мной. Вломиться, взять внезапностью? Захватить  его в заложники? А дальше как ты намерен действовать? Экспромтом?
   Так ничего и не придумав, я на цыпочках приблизился к щели, из которой сочился бледный желтый свет. Деликатно намекнул Всевышнему, что как никогда нуждаюсь в помощи и совете. И распахнул дверь.
   - Вы хотели меня видеть, сэр? - спросил я с порога, наставив дуло ему в лоб.
   Он даже не поднял глаз от бумаг - просто махнул рукой, приглашая войти. Будто так и сидел тут с тех пор, как мы расстались. Но что-то в нем изменилось, в первый момент я даже не понял, что. Безупречно одет, как и днем. Лицо спокойно и невозмутимо...
   Нет парика.
   Будто уже и не он, а кто-то другой. Этот другой тоже не испугался бы пистолета. Но этого и не хотелось им пугать.
   - Взгляните на меня, сэр, - сказал я негромко, затворяя за собой дверь.
   - Что вы собираетесь делать? - спросил он устало, потирая веки пальцами, и наконец поднял глаза.
   -  Я пришел отплатить любезностью за любезность, - неожиданно для самого себя ответил я.
   Он улыбнулся.
   - Не желаете ли присесть? От спанья на полу вскоре все тело начинает болеть, особенно с непривычки...
   - Не желаю. Зачем вы за мной посылали?
   - Должен же я предъявить вас Джеку живым и здоровым.
   - Он здесь?!
   - Нет еще, но скоро будет. Кстати, что с конвойным?
   - Надеюсь, он жив. Не было времени проверять, извините.
   - Я допускал, что вы не в духе и захотите на ком-нибудь это выместить.
   - Вы и это знаете, - ответил я как мог спокойно, - вы вообще знаете обо мне все. Так позвольте же теперь сказать то, что знаю о вас я.
   - Было бы любопытно, - сказал он и вновь погрузился в бумаги. - Я вас слушаю.
   Я наощупь подтянул к себе кресло и сел, не выпуская пистолета из рук.
   - Вы не родились больным или испорченным человеком, Беккет. Напротив, сил и здравого смысла природа отпустила вам с лихвой. Поэтому вы и смогли выжить.
   Он медленно поднял голову.
   - Отцу и матери вы нужны были только как живое свидетельство респектабельности и благополучия их брака. Родители терпеть не могли беспорядка и вас стремились воспитать так же. Ваш живой характер их раздражал. Ваша мать не выносила шума и громкого смеха. Ваш отец считал, что истинный англичанин с рождения не имеет права жаловаться. В вас развивали стойкость и хладнокровие. Боюсь, что с розгой вы познакомились раньше, чем расстались с грудью кормилицы. На ваше содержание, образование, хорошие манеры не жалели сил и денег, но душа ваша умирала с голода. Я восхищаюсь вашим мужеством, Беккет. Любой другой на вашем месте не выдержал бы. Вы же выстояли, но остались калекой.
   - Любопытно, - повторил он и отложил перо.
   - Вы выросли в твердом убеждении, что весь мир - это арена гладиаторских боев, где нельзя никого щадить, потому что никто не пощадит тебя. Единственная радость, которую вы знали в детстве - это мучить себе подобных, или на худой конец любое живое существо, до которого вы могли дотянуться. Вы пугали взрослых внезапными вспышками гнева и необузданной жестокостью. Лет с десяти вы добились того, что даже родной отец боялся поднять на вас руку. Он не знал, чего от вас ждать. Впрочем, внешне все выглядело вполне благополучно, вы всегда были на хорошем счету и в школе, и на службе. Вы хорошо учились, вас ставили в пример, но среди сверстников у вас не было даже приятелей. Вас не любили и избегали. А главное - вы с детства рвались доказать этому жестокому миру, что заслуживаете право на жизнь. Вы до сих пор доказываете это и никак не можете прекратить. Мне жаль вас, Беккет. Даже я счастливее вас. Мне все-таки удалось вовремя остановиться в этой гонке. Я разрешил себе жить таким, каков я есть. А вы этого не можете и не сможете никогда.
   И тут в тишине раздались негромкие мерные хлопки.
   - Браво, Айзик! Пребывание на "Сансете" явно пошло тебе на пользу.
   Эти слова произнес вовсе не Беккет.
   Я вздрогнул и обернулся.
   В дверях стоял Джек.

Продолжение следует

Отредактировано АйзикБромберг (2007-09-12 00:05:54)

Нечего издеваться...

Глава двадцать четвертая. Дейви Джонс и все-все-все.

"- Ах, какая жалость, твой боцман будет у меня не первым..."
Джек Воробей, игра "Жизнь - сложная штука".

   ... Если это можно назвать кораблем...
   В свете занимающегося утра он выглядел очень внушительно. Угловатое неуклюжее сооружение, пловучий сундук, потрясающий размерами, весь поросший водорослями и ракушками, хищная пасть под форштевнем... Из пушечных портов стекала вода, что за дьявол? Не со дна же морского он поднялся?
   Джек воспользовался неразберихой, царившей на палубе, и оттащил меня в сторону.
   - Слушай меня, - прошипел он мне на ухо , - слушай и запоминай, якорь тебе в глотку! Я тебе никто. Ты со мной незнаком. Если спросят, согласен ли дать клятву Дейви Джонсу, говори, что нет. Ни в коем случае. Ты понял?
   - Кто спросит? Какую клятву?
   - На "Голландце". Теперь еще. Ни с кем не заговаривай первым. Прикуси вообще свой дурной язык. И что бы ни творилось, не вмешивайся. Может, и уцелеешь.
   - Джек, ты спятил? Мы что, туда собрались? По мне, лучше уж Беккет...
   - А у нас не будет выбора, сынок.
   И словно подтверждая его слова, к фальшборту "Голландца" приблизилась жуткая фигура.
   - Какая встреча! Воробей собственной персоной!
   И тут - у меня встали дыбом волосы на затылке - он вдруг непонятным образом очутился на палубе "Сансета", в двух шагах от нас.
   Сил бояться уже не было. Это было просто-напросто за пределами того, что я мог себе вообразить. Как будто читал книгу или рассматривал картинку. Но до чего убедительной она оказалась... К тому же к зрительным ощущениям прибавился острый, тошнотворный запах рыбьих потрохов.
   Должно быть, когда-то это страшное нечто было человеком. Но все части тела, выступающие из-под одежды, явно принадлежали морским тварям.
   Спрут вместо головы. На месте левой руки - гигантская клешня, как у омара. Там, где должны быть пальцы правой - хлыстообразное щупальце. Деревянная нога. Треуголка и камзол покрыты твердым, как камень, слоем морской соли и ракушек.
   Глаза.
   Человеческие глаза на гладкой слизистой морде с чуть обозначенным бугорком носа. Скользнув взглядом по Джеку, небесно-голубые зрачки остановились на мне.
   - Этого, пожалуй, я прихвачу тоже. Он явно не из экипажа "Сансета".
   - Случайный пассажир, Дейви, - спокойно ответил Джек, - к тому же олух, каких мало.
   - Если ты против, стало быть, я - за. Надеюсь, Беккет, ты не возражаешь?
   К моему изумлению, Беккет только улыбнулся и развел руками. И глядел совершенно по-человечески, не то что давеча в каюте. Потеряв власть, любой тиран становится удивительно беззащитным. А над монстром он явно не был властен.
   Джек решительно нахлобучил поверх банданы кожаную шляпу, которую до того держал в руках:
  - Прощай, Катлер! Авось еще свидимся. - Потом кивнул Джонсу: - Ну что, Дейви, сможешь перебросить нас к себе на борт?
  - Большое дело, - хмыкнул тот, а в следующую секунду я ощутил босыми ногами скользкие доски чужой палубы. Мы трое стояли в плотном кольце диковинных тварей, по сравнению с которыми их капитан казался уже почти человеком. Любопытные взгляды рачьих и рыбьих глазок, морской еж вместо щеки, рыба-молот с глазом на ребре плавника... Самый маленький, шевеля тонкими усиками лангусты, выглядывал из толпы на уровне колен своих собратьев. Матросы "Летучего Голландца". Как и все на свете моряки, они были несказанно рады свалившемуся на них развлечению.
   - Джек, - потрясенно прошептал я, забыв о недавних наставлениях, - что ты, черт побери, здесь забыл?
   Джонс снова взглянул на меня, на этот раз с явным интересом:
   - У нас с Джеком кое-какие старые счеты. Не стоит упоминания. А вот ты кто такой?
   Джек сделал мне страшные глаза. Но имя-то назвать можно?
   - Айзик Бромберг, к вашим услугам, сэр, - ответил я, стараясь держаться с достоинством, и отвесил легкий поклон.
   И тут же пожалел об этом. Горло сдавило как петлей, в глазах потемнело. Джонсу явно не понравился мой ответ. Щупальце левой руки обвилось вокруг шеи. Я схватился за него, пытаясь сбросить удавку, но он, кажется, даже не заметил этого.
   Голубые, нак незабудки, глаза Джонса обжигали яростью. Я не выдержал и зажмурился.
   - Ты боишься смерти, Айзик Бромберг? - с трудом разобрал я сквозь звон в ушах. Я попытался что-то прохрипеть, и у него достало сообразительности чуть ослабить хватку. Я зашелся в приступе кашля, чувствуя, что еще немного, и заданный мне вопрос потерял бы свой смысл. Я стоял, жадно хватая ртом воздух, а Джонс терпеливо ждал.
   - Конечно, боюсь, - выдавил я наконец, моля небеса, чтобы эти слова не вызвали у него нового приступа гнева. Петля наконец соскользнула с моего горла. Я осторожно открыл глаза.
   Матросы довольно ухмылялись. Джек смотрел с брезгливой жалостью, и это оказалось еще хуже удавки. И тогда я быстро перевел дыхание и отчаянно произнес :
   - Но на службу к тебе не пойду.
   Джонс чуть подался вперед, и я невольно отпрянул.
   - А я еще ни о чем не спрашивал. Гляжу я, Джек, распустил ты свою команду. Запомни, парень, ты должен молчать, пока к тебе не обратились. Ясно?
   - Ясно, - поспешно кивнул я, проклиная себя на чем свет стоит. Ведь Джек меня предупреждал!
   - А чтобы не забыл, позволь представить тебя нашему боцману, - закончил Джонс под хохот матросов и улыбнулся какой-то удивительно детской, озорной улыбкой, - Эй, приятель, научи его вежливости.
   И прежде чем до меня дошел истинный смысл его слов, толпа расступилась, и меня поманил к себе высокий, обтянутый скользкой перепончатой кожей рыбочеловек с жуткой девятихвостой "кошкой" в правой руке.
   - Ну, смелее, ступай к мачте, сынок.
   Господи, нет, нет! Только не это, пожалуйста! Ну что ж ты такой мстительный!
   Я беспомощно оглянулся. Толпу монстров уже охватил азарт предстоящего зрелища. Ноздри Джонса жадно раздувались. Джек глядел на меня, сморщившись, как от зубной боли, и глаза его говорили: потерпи, друг, деваться некуда.
   - Ну что, сам пойдешь или тебе помочь?
   И тут я неожиданно выпалил, обращаясь к боцману :
   - Позвольте спросить вас кое о чем, сэр.
   Галдеж мигом смолк. Боцман улыбнулся :
   - Последнее желание - закон. Спрашивай.
   - Скажите, сэр, - тихо произнес я, - были ли вы крещены в детстве?
   Видно, он ожидал любого вопроса, только не этого. Рука с плетью повисла.
   - Да, - ответил он как-то неуверенно, - был.
   - А какое имя вам дали при крещении?
   - Мы все давно забыли, как нас зовут! - крикнула рыба-молот, вызвав в толпе новый приступ веселья. Но боцман не спешил к нему присоединиться. Он сдвинул скользкие надбровные дуги, будто пытаясь уловить ускользающее воспоминание.
   - Томас, - медленно сказал он наконец, - меня назвали Томасом.
   - Айзик, - сказал я в тон ему, заглянув в маленькие блестящие глаза-бусинки, - Айзик Бромберг.
   - Я понял, - мрачно ответил боцман, - ступай к мачте, Айзик. Я оставлю тебя в живых.
  Почему-то мне вдруг стало очень жарко - будто кипяток разлился в груди, в руках до кончиков пальцев, а в ушах сильнее зашумела кровь. Решительно сглотнув, я направился к мачте, запретив себе о чем-нибудь думать. Дошел, ухватился обеими руками за грязные разлохмаченные веревки, свисающие на палубу. Господи, скорее бы, пока меня не оставило мужество!
   Но Джонс как будто и вправду умел читать мысли.
   - Назад, ребята! - услышал я его голос, - пусть разденется сам.
   - Сними рубашку, - объяснил мне стоящий за спиной Томас.
   Пришлось бросить тали и непослушными пальцами стягивать рубашку через голову. Господи, какое отвратительное чувство,  будто не жадные взгляды, а щупальца шарят по моей голой спине!
   - Дай сюда, - Томас вырвал у меня рубашку, свернул жгутом, сунул мне в лицо , - закуси покрепче.
   Я подчинился.
   - И не бойся, - прошелестел Томас на грани слышимости и отошел назад, стуча коралловыми наростами на ногах.
   А потом я услышал резкий свист, и в спину разом ударило девять пуль. Прямо напротив сердца. Тряпка выпала из судорожно раскрытого рта. Я мечтал крикнуть и не мог. Не мог даже вдохнуть. И сразу последовал новый залп. И еще... Это не я, это не со мной, я бы такого не вынес... И вдруг горло отпустило.
   Я смог закричать только на последнем, пятом ударе.

Продолжение следует.

Но Джек наполовину чероки, это не я выдумал. А отец у него полуирландец-полуиспанец, значит, только католиком он и может быть. А меня родители крестили, потому что в Испании не было выбора. Так что все правда.

Не понял... Вы фразу прочтите целиком. Это для усиления эффекта - про незабудки. Было очень страшно, именно из-за голубых глаз и детского смеха - все это плохо сочеталось со всем происходящим. Чтобы увлечься Джонсом, надо быть не просто голубым, а голубым-извращенцем...

Отредактировано АйзикБромберг (2007-09-15 17:40:55)

Гм... это как?

Но ты-то женщина... А то тут меня в слэше обвиняют.