Отец

Не могу сказать, что не помню его в лицо - когда мы виделись в последний раз, я был уже большим. Но мать никогда не говорила о нем, и мне запрещала. Видимо, она думала, что если о чем-то не говоришь, то этого как бы и не существует. Наверное, она действительно очень любила его - потому и не смогла простить.
Простить не за то, что он оставил нас без средств - жили мы тяжело, но вполне сносно, во всяком случае не хуже других. И я рано начал зарабатывать, так что бедствовать нам все-таки не пришлось.
И не за то, что я рос полусиротой. Если уж на то пошло, в этом была даже хорошая сторона - я быстро повзрослел, просто другого выхода не было. Потерпев поражение в драке, мои сверстники еще бегали жаловаться родителям, а я уже мог сам постоять за себя. Так что выходит, чему-то он меня все-таки научил.
Дело в другом. Мне не для кого было стараться, кроме самого себя. Мать - это мать, и лет с шести ее одобрения становится недостаточно. Не знаю, как с девчонками, но мальчику в этом возрасте нужно обязательно, чтобы его усердие заметил отец. Маленьким я, бывало, очень гордился, что могу помочь матери, вбить гвоздь, наколоть щепок для очага, натаскать воды. Мне казалось, что благодаря этому отцовское отсустсвие в доме не так заметно. А потом, лет в десять, наконец понял, что при всем желании не смогу заменить ей отца. Именно тогда я и дал клятву - когда вырасту, обязательно разыскать его и вернуть домой.
А еще через два года я похоронил ее и остался один. И выходило, что теперь опять не для кого стараться - матери он был больше не нужен, а сам-то я давно стал взрослым. Но нужно было что-то делать, как-то продолжать жить, и я подумал, что, может быть, все-таки стоит попытаться выполнить свое обещание - хотя бы для самого себя. Раз уж больше у меня никого не осталось.
Сейчас я уже почти перестал надеяться на это - слишком много прошло времени. Я действительно стал взрослым, большим и сильным, как хотел когда-то. И, видимо, поумнел. Если уж за десять лет наши пути ни разу не пересеклись - значит, отец действительно ОЧЕНЬ далеко.
Единственное, что я еще могу сделать - это завести собственную семью, самому стать отцом - и сделать все для того, чтобы мой сын никогда не испытал того, что выпало мне на долю. Но та единственная девушка, которую я хотел бы назвать своей, видимо, не суждена мне. Невероятным стечением обстоятельств мне удалось добиться ее. Но назначенная свадьба не состоялась, моя любимая за решеткой, ей опять грозит смерть, и опять спасти ее, кроме меня, некому. Я чувствую, что Джек, как и в прошлый раз, хочет меня обмануть, но выбора у меня нет. Я покидаю борт "Жемчужины". Джек дал мне тряпицу с изображением ключа, шлюпку и указал ориентир - полузатонувший корабль невдалеке.
Я отправляюсь туда. Я должен хотя бы попытаться. Если понадобится, пойду по трупам. Если понадобится - умру.
Жаль только, что в этом случае я так больше и не увижу своего отца.

Знакомство

... И вот теперь, на этом чудовищном пловучем паноптикуме, полном жутких уродов, когда-то бывших людьми, под проливным дождем, как назло бьющим прямо в лицо, мы вытягиваем таль, жесткий от соли и наполовину перетертый от старости. Пушка медленно, рывками, ползет вверх, опасно раскачиваясь над головой.
- Таль закрепить, скорее, мистер Тернер!
Не успев сообразить, что я никому здесь не называл своего имени, да и не по чину боцману именовать меня "мистер", я срываюсь с места и бегу выполнять приказ. Все равно ведь ясно, что это ко мне, к кому же еще? Со мной такое бывает - сперва сделаю, потом думаю. Вот и теперь...
Но таль перехватывает другой матрос, старый, сутулый, длинные слипшиеся космы из-под платка. Пытается вырвать веревку, да еще и отталкивает. Да вижу я, что ты старше и опытнее, но приказано-то мне! Спятил ты, что ли, нашел время для амбиций, ведь шторм, ветер, пушка же сейчас сорвется, что ж ты делаешь...
- Эй, не мешай! Отвали, парень!
И вдруг застыл, вглядываясь, охнул, пальцы, держащие таль, ослабли. И за секунду до того, как меня рвануло назад, сбивая с ног, и поволокло спиной по палубе, я успел разглядеть его получше. Лицо страшное, наполовину заросшее какой-то дрянью, но все-таки человеческое. И живые, тоскливые глаза, почему-то уставившиеся прямо в мои...
Но додумать до конца не получилось. Не успел я коснуться палубы, как меня с двух сторон подхватили подмышки и поволокли к мачте. И вот я стою беспомощный, и краска заливает лицо, потому что такое мне предстоит впервые... Вырываться и возражать бесполезно, остается стиснуть зубы и молиться, чтобы все поскорее закончилось.
- Мой сын... он мой сын.
Вот тут я не выдержал и обернулся. Это жутковатое существо, лишь отдаленно похожее на человека, со страшным, бледным лицом двухдневного покойника, изуродованным полипами и ракушками, с вросшей в правый висок морской звездой... и есть мой отец. В руках у него живая, шевелящаяся, как и все на этом корабле, длинная плеть.
Две пары рук сдернули с меня жилетку, разорвали рубаху и закинули на плечи. Я стою к мачте лицом, схваченный за руки, полуголый, и дождь поливает мою напрягшуюся в ожидании спину.
Сейчас мы познакомимся.